Много лет назад Виталий Пуханов написал о «сопряжениях дальнего» в поэтике Константина Кравцова. Подчеркну: написал это даже не про стихи, но про поэтику, то есть, в конечном счёте, про образ мышления своего сокурсника по Литературному институту.

В новой книге Кравцова этот метод сопоставления неочевидного и, кажется, несопоставимого явлен во всей полноте. Вот два текста, расположенных почти рядом и имеющих сходные имена: «На длинных волнах» и «Вечеринка на Ретро FM». Похожий ритм, неоднозначная, но вполне возможная трактовка картинки: человек засыпает под звучание радиоприёмника, вспоминая события своей жизни или фантазируя чужие приключения. Приём вообще-то рискованный: два длинных стихотворения с близким дыханием, расположенные друг за другом: это зачем? Это ведь, получается, автор на самом деле не знает, о чём хочет сказать, повторяет самого себя, топчется на одном месте! И ещё вот этот жутковатый финал одного из текстов:

                                                                          …взорванная голова
Наполняется вновь облаками, архитектурными их превращеньями —
Музыка, брат, только музыка, музыка и мерзлота —

это ведь совсем не про сон? Тогда о чём? О смерти? Тем более нет. Объективная неясность сохраняет себя и в тексте «парном» этому.

Далее приём сопоставлений повторяется. Автор помещает рядом два весьма схожих стихотворения, одновременно выстраивая систему сквозных образов: Босх и отдельно — камни глупости на известной его картине (притом камни эти камни — никогда не камни, но «Тюльпан извлекают, кувшинку, морскую звезду»), радиостанции, снег, плац, глаза, другие глаза — вне физического тела, спутники в разных значениях этого слова, корабли (и отдельно — корабли дураков), пытошные инструменты с красивыми именами, север, или самый юг, что холоднее севера, лилии, огоньки… Возникает очевидная ассоциация с Cantos Эзры Паунда. Только объём текста иной и, кроме того, Паунд менял свою гигантскую поэму от издания к изданию, а здесь одновременное существование весьма насыщенных образов в совершенно разных временах и обстоятельствах возникает непосредственно перед глазами читателя — довольно лишь перевернуть страницу или просто перевести взгляд. И заметим: почти каждый следующий текст чуть изменяет мир, созданный текстом предыдущим.

В новой физике одним из главных понятий сделалось явление «квантовой запутанности». Это когда элементарная частица в результате некоторого воздействия меняет свойства парной себе частицы, находящейся, скажем, в соседней колбе. Ну, или на другом краю Вселенной — расстояния тут не важны. И время, кажется, тоже не важно. Именно оттого в книге Кравцова голландский брат Иванушки-дурачка, покинув рамки знаменитого Босховского полотна, легко объемлет взглядом значительную часть Мироздания:

Что такое цветок, думает Лубберт Дасс, что такое цветок, как не глаз,
Смотрящий из камня, из шкуры его, что, как не око
Глупого камня? Размышляя о глазе и камне,

а затем, в другом тексте, возвращается к создавшему его художнику, обладая чуть иным зрением:

Алтари твои, Босх, дураков корабли,
Над бетонкой Луна — мёртвый спутник Земли…

Получается, для приятия корпуса стихов Кравцова необходима изрядная совокупность знаний, охватывающая не только гуманитарные области? Всё-таки здесь авторское «незнание» заставляет вспомнить классическую почти метафору наших представлений о мире, когда область более или менее установленных сведений изображают в виде воздушного шара. По мере надувания, поверхность шара растёт и область соприкосновения с неведомым увеличивается соответственно.

Да, стихи из книги «На север от скифов», безусловно, находятся где-то очень близко к поверхности условного шара знаний, причём ко всей почти его поверхности. Но консультироваться с Википедией по поводу каждого текста, кажется, не нужно. Попытки раскрыть смысл полностью и однозначным способом обречены на неудачу. «Все-таки поэзии ближе музыка, безусловно, чем, скажем, проза» — говорил автор книги в одном из интервью. И в его случае это действительно так. Каждое стихотворение у Кравцова длится ровно столько, сколько ему положено длиться. Не автором положено, конечно, а самим собой, своими ритмами и внутренними сопряжениями — вещь для музыки необходимая абсолютно.

Тональность этой музыки, пожалуй, точнее других определила Наталия Черных: «Восхищённая скорбь». Может ли скорбь быть радостной? Оказывается, да. Радость от новой книги К. Кравцова это радость от сопричастности к открытию. Сколько уж в последние годы говорено-переговорено об «исследовательской функции поэзии». Только, к сожалению, понимают этот термин довольно однообразно: как развитие новых возможностей языка. Действительно, на этом пути бывают отдельные удачи, но куда чаще выходят поделки, так же соотносящиеся с поэзией, как восковая кукла с человеком. К счастью, есть и совершенно иные случаи. Их весьма немного, но много их и быть не может. В последние три-четыре года вышло некоторое количество, в пределах десятка, наверное, книг действительно системообразующих и предоставляющих русскому стиху такие возможности, какие чуть раньше не смогли открыть ни бастионообразная «традиция», ни радикальное новаторство, ни политический активизм, например. Именно поэтому считаю книгу К. Кравцова достойным претендентом на Премию.

С уважением,
Андрей Пермяков